Федя, глядя в высокое летнее бесцветное небо, лежал и думал – Эх, твою ж мать...
Федя помирал, причем неожиданно для себя.
Неважно по каким причинам это произошло, но лёжа в разнотравье на заброшенной лесной дороге, он думал именно так.
В полуденный зной, когда ветерок качает траву, шумный лес обещает успокоение, а белые бабочки беззаботно шмыгают туда-сюда, Федя прощался с жизнью.
Остатки его угасающего сознания зафиксировали приближение какого-то автомобиля, и в голове промелькнуло: "Не уж-то отмаялся?"
Федя был ёжиком, или ежихой, в этих тонкостях совершенно не разбирался Пал Егорыч, который наткнулся на полудохлого ежа.
"А животинку-то жалко – подумалось ему – возьму домой внукам, может, и выходят".
Проблески Фединого сознания фиксировали тряску, дорогу и запахи, запахи, запахи... отвратные чужие запахи. В крошечной головенке зверька пульсировала одна мысль: "Господи, неужели я не заслужил тихо cдoхнуть на дороге?"
А дальше провал в памяти. Потом тошнотворный запах чего-то ядовитого: "Всё – думалось Феде – для опытов за рубль сдали".
И тишина...
Когда Федя очнулся, он увидел возле себя миску с молоком, хлеб и ещё какую-то еду. Маленькая девочка пыталась его погладить.
Собрав силы, Федя фыркнул, скрутился в клубок, но подумал, что лучше сначала пожрать перед смертушкой лютой...
И потянулись дни заточения. Через дней пять Федю, вполне сносно передвигающегося по коробке, унесли на улицу и посадили под балкон, за сетку.
Со временем Федя освоился, и даже таскал еду у Тоши, огромной кавказской овчарки.
Что сказать? Плен был комфортный. Кормили, поили, режим дня свободный.
Здоровье в норму пришло, и пузо выросло.
Беда пришла откуда не ждали. Семейство Пал Егорыча, посадило Федю в коробку, и куда-то повезло. Все почему-то были радостные.
Из коробки Федю выпустили на том самом месте, откуда его подобрали несколько месяцев назад. Ошалевший от родных запахов Федя рванул в лес, а Пал Егорыч с внуками почему-то плакали.
Уезжать они не спешили и устроили пикник.
Часа через два, загружая остатки еды в машину, Пал Егорыч обнаружил в коробке спящего ежа, который лежа в коробке размышлял: "Нашли идиoтa, по лесу гулять... домой... только домой..."
Так Федор стал политическим эмигрантом.
Сергей Сергеевич Серегин

---

Полет хомяка

Однажды в эфире шведского телевидения произошел удивительный случай.

Один человек рассказывал, из-за чего его мучает совесть: «Когда я был маленьким, мы с другом решили запустить хомяка на парашюте с балкона высотного дома. Мы смастерили корзину, парашют, посадили в корзину хомяка и отпустили. Но случилось непредвиденное. Порыв ветра подхватил наш парашют и унес куда-то далеко. Я до сих пор не могу забыть об этом. Как я мог так поступить?»

Вдруг в студии раздался телефонный звонок. Звонившая спросила: «Это произошло в таком-то году?» Мужчина ответил утвердительно. «Летом, когда был праздник города Стокгольма?» — «Да, да, да,» — заторопился мужчина. «Я знаю, что стало с вашим хомяком». «Что с ним стало?» — не мог поверить ушам удивленный гость студии.

«Моя дочь долго просила у меня хомяка, — продолжала женщина. — Я ей однажды ответила: даже не проси. У нас хомяк появится, только если сам Бог даст тебе его». Девочка по-детски подняла руки к небу и сказала: «Папа-Бог, дай мне хомяка!», — а после этого мы пошли в город на праздник. Вдруг моя дочь говорит: «Мамочка, мне кажется, Бог ответил на молитву! Смотри!»

И прямо с неба на парашюте ей в руки опустился хомячок в корзинке.
© Olga Kryvoshei

---

Сумерки

У России есть только три союзника: армия, флот и чувство юмора.
31 января 2017 г.
Дмитро Миколайович, киевлянин пятидесяти лет от роду, устало брёл домой по Крещатику, привычно отстояв длинную очередь на бирже труда. Сегодня на бирже требовались бандуристы, вышивальщицы и свинопас в село Тарасівка под Киевом, а вот инженеры-энергетики опять не требовались.
Дмитро Миколайович задумался было о вакансии в Тарасівку, но пока он думал, его опередил знакомый профессор-астрофизик, выхвативший бумажку из окошка с удивительной, для его шестидесяти шести лет, сноровкой.
– Вітаю! – поздравил профессора Дмитро Миколайович.
– Дякую! – радостно ответил тот, прижимая к груди заветную вакансию. – Слава Україні!
– Героям слава! – дружно отозвалась вся очередь, опасливо покосившись на неприметного человека в вышиванке и кепке мазепинке, стоявшего поодаль как бы просто так.
На Крещатике было оживлённо и людно. Толпились у бочек-печек плечистые парубки в разномастном камуфляже, стайка смешливых дивчин разглядывала в витрине модные черевички, из переулка доносились сочные удары, сопровождаемые наставлениями: «Не как пройти в посольство США, падлюка, а як пройти в писольство Сполучених Штатів, зрозумів, гадюк?», жалобно вскрикивал заблудившийся Гозман, а горластые полтавские торговки наперебой нахваливали свой товар, красиво разложенный на тротуарах.
Чего там только не было, на тех тротуарах! И связки золотистой цибули, и шматки восхитительного сала с чесноком, и упругие мешки с овсом, и горшки, и пряники, и горячая картопля с укропом, и пирожки с какой угодно начинкою. Двое патрульных торговались с румяной хуторянкой, пытаясь обменять свою селфи-палицю на два пирога с капустою, та хохотала, игриво строила глазки, но соглашалась только на один. Словом, шла обычная вечерняя жизнь современного мегаполиса.
Дмитро Миколайович захотел пить. Он зашёл в небольшой магазин, поздоровался, сказал продавщице: «Мені банку…» и вдруг с ужасом понял, что не знает, как на державной мове будет кока-кола. Сказать «кока-кола» он боялся, так как это звучало слишком по-москальски, а неподалёку уже крутился тип в козацкой свитке, причудливо расшитой ликами Бандеры, Шухевича, Барака Обамы и певицы Мадонны.
«Кiка-кiла? Соса-сiла?» – лихорадочно размышлял Дмитро Миколайович, опасливо косясь на типа, который с явным интересом прислушивался к затянувшейся паузе.
Наконец Дмитро Миколайович нашёлся:
– Мені он ту червоно-білу банку американьского смачного напою.
– Якого? – спросила продавщица, растерянно обернувшись на холодильный шкаф, в котором стояли банки кока-колы и доктора пеппера, все, как назло, красно-белого цвета.
– "Лікар Перець", або, …? – она сделала ударение на «або», метнув испуганный взгляд на типа в свитке, наглядно отображающей все вехи непростого становления украинского государства. Судя по всему, продавщица тоже не знала, как на державной мове будет кока-кола.
Дмитро Миколайович мысленно выругался и сказал:
– Або.
Продавщица облегчённо выдохнула и протянула ему банку.
Дмитро Миколайович тоже облегчённо выдохнул и торопливо вышел из магазина. Тип проводил его долгим пристальным взглядом.
В автобусе было тесно, а поскольку на переднем сиденье сидел человек и внимательно читал газету, держа её вверх ногами, то было ещё и тихо.
Дмитро Миколайович вышел на своей остановке. Уже совсем стемнело, и лишь мягкий свет горящих придомовых покрышек освещал фасады домов. Тут и там из форточек струился дым буржуек, а в воздухе приятно пахло свежими дровами.
Бодро хрустя чоботами по лежалому снегу и огибая мусорные завалы, Дмитро Миколайович добрался до своего дома и столкнулся у подъезда с двумя хмурыми людьми в штатском.
– Мовна полиция! – заявил один из них, быстро показав какой-то значок на отвороте лацкана пальто и кивнув на подъезд. – Пройдёмте сюдою.
– Тудою? – переспросил Дмитро Миколайович. – Так я тудою и иду, додому.
– От разом и пидемо, – мрачно ответил второй, крепко беря Дмитро Миколайовича под локоть.
………………..
– А мы вас заждались, уважаемый Дмитрий Николаевич, – человек расстегнул в прихожей пальто и потёр озябшие пальцы. – Думали, уж не случилось ли чего, право.
– Во глубине сибирских руд, храните гордое терпенье, – произнёс Дмитрий Николаевич, настороженно глядя на гостей.
– Не пропадет ваш скорбный труд, и дум высокое стремленье, – ответил человек.
Отзыв был правильный и Дмитрий Николаевич расслабился.
– Долго петлял по улицам, боялся привести хвост, – буркнул он, приседая у буржуйки и чиркая спичкой.
– Разумно. При вас?
– Такие вещи я собой не ношу, сами понимаете.
Дмитрий Николаевич поднялся, отодвинул репродукцию картины «Бурлаки на Волге» с маскировочной подписью «Москали тянут яхту Миллера в Сочи», вынул из тайника тяжёлый свёрток и положил его на стол.
Человек в пальто выхватил нож и принялся торопливо разрезать бечёвку.
– Осторожнее! – прикрикнул Дмитрий Николаевич. – Мой человек на лыжах границу по минным полям переходил, чтобы это доставить.
Гости развернули свёрток и замерли.
– Ничего себе! – потрясённо сказал один. – Это же…
– Есенин! – выдохнул второй, роняя нож. – Полное собрание! Гоголь «Тарас Бульба» и две книги Олеся Бузины!
Он вытер невольные слёзы и посмотрел на Дмитрия Николаевича.
– Дорогой вы мой человек! Глыбища! Спасибо вам! Это же для нашей подпольной ячейки библиотекарей на вес золота!
– На здоровье, судари мои, – устало сказал Дмитрий Николаевич. – И расходитесь по одному, с промежутком в пять минут. Первое такси не берите. Если схватят: шёл, упал, очнулся – какие-то книги, несу сжигать в СБУ.
Уже в дверях Дмитрий Николаевич посмотрел на человека в пальто и улыбнулся:
– А свой значок с Пушкиным лучше снимите. Они, конечно, не знают кто это такой, но бережёного Бог бережёт.
Green Tea

---

СЛАВА СЭ: Чего боится французский повар

Однажды в Латвии пропал бензин. Это как-то связано с независимостью, приходит одно - пропадает второе. Автомобилисты сбивались в стаи для слежки за бензовозами. Под подозрение попадали даже ассенизаторские бочки. Стоило одной припарковаться, собирались граждане, спрашивали что внутри. Самые недоверчвые требовали доказательств.

Бензовозы вели себя как привидения. Выпадали из сумрака в случайных кустах и тут же развоплощались. Они боялись бандитов, полиции, друг друга и покупателей. Некоторые продавали крутку с запахом бензина, бывшую на деле эссенцией из старых тряпок, или ещё какой тыквой – всемирным эквивалентом разочарования. Например, я однажды купил двадцать литров жидких коричневых кристаллов.

В том году мне нравилась Лена. Она была прагматиком, но согласилась прокатиться со мной на край земли. Удивительно доверчивы бывают женщины, шлёпнутые в сумерках по попе. С моим автомобилем ваз-2104 краем земли могла оказаться любая канава. Мы проехали девять километров, развернулись и - скорей, скорей к цивилизации - покатили назад. Автомобиль чихнул нехорошо, потом ещё и вдруг потерял сознание. Я в те годы не боялся ни красивых женщин, ни поломанных машин. Поцеловал Лену, открыл капот, проверил искру, насос, разобрал карбюратор. Оказалось, коричневые кристаллы забили поплавковую камеру. Вычистил их, собрал карбюратор, проехал триста метров, встал, опять разобрал, вычистил, проехал, встал и так тридцать четыре раза.

Было холодно, Лена расхотела кататься. Она с первого раза заметила мою техническую грамотность. Следующие тридцать три остановки казались ей ненужным хвастовством. Её голова кружилась от нашей близости. Я не просто пах бензином. Я говорил как бензин, думал как бензин, улыбался как бензин. При мне страшно было курить. Это называется, вроде бы, синестезия - иллюзия клубничного запаха при виде клубники. При последующих наших обеих встречах Лене всюду мерещился нефтеперегонный завод. Отношения не заладились. Жаль. Потому что человек я, в общем, не плохой.

Квартирные воры тех лет первым делом вычищали холодильники. Президент обещал отпилить Латвию от Евразии. Они говорил что мы свободный народ, на вёслах можем догрести до Гудзона и там притвориться небольшим культурным островом.
В соседней Эстонии некий ресторан нанял французского повара. Тот определил по карте, что едет в СССР. Он знал о главных русских изюминках - Мафии, Морозе и Медведях. Ещё наполеон от них писал. Самолёт привёз повара в Ригу. Навстречу из Таллина выехал водитель. Неразговорчивый, но сообразительный, с запасной канистрой. Перед самой границей водитель заехал в лес и закопал топливо. Не доверял таможне.

По-французски эстонец умел только табличку поднимать – M. Michel Godefroi, chef. Зато, табличка была прекрасна. Другие оторвут картон от ящика с бананами, или вырвут из блокнота, или от рулона в туалете. Напишут ручкой и встречают. Эстонцы же приготовили настоящий ксерокс на палочке. Сразу видно, солидная фирма. Водитель накормил гостя в ресторане, почти насильно сводил в туалет. Триста километров, всё-таки. В дороге попутчики улыбались друг другу. Иногда повар делал вежливые наблюдения: У вас чудесная погода... В России красивые женщины... Как много деревьев, это тайга?... Улыбнитесь, если ваша тёща – вурдалк...
Эстонец в ответ прилежно улыбался. Казалось, сам звук французской речи ему сладок. Въехали на Родину. Свернули в лес. Водитель улыбнулся шире прежнего. Он планировал объяснить мимчески «у меня в лесу закопана канистра, надо заправиться». Француз заметил и лес, и странную дорогу, и блеснувшие в бороде попутчика зубы. Такой оскал мог значить что угодно, от «сейчас наша любовь осуществится», до «вот мы и приехали, говорливая французская булочка».
На мрачной поляне, среди тёмных елей машина встала. Водитель достал из багажника лопату, стал копать. Он был похож на мафию и медведя одновременно. Подмораживало, пасьянс сошёлся. Убивать повара, конечно, было незачем. Но у русских ни в чём нет смысла. Мы сам смысл уничтожаем, если находим. Абсурд – вот настоящая наша национальная идея.

Пахло лесом и стылой землёй. Повар приготовился драться портфелем, как только упырь протянет руки к горлу. Водитель же вынул из земли канистру, залил бак, вытер руки салфеточкой, сел за руль и зевнул протяжно. Дальше ехали молча. Снова улыбались.

Примерно через неделю, раздражённый северной спецификой, повар остро пошутил:
- Зачем вы строите ресторан? Накопайте в лесу бензина и живите счастливо!
Никто его не понял. Какой, подумали, дурацкий юмор у французов.

---

Последний вагон

Туман рассеялся. Женщина села на кровати. Снова сон, изводящий её пятнадцать лет! Звон в ушах не унимался."Телефон!" — она смахнула остатки кошмара и сняла трубку.
-Это медсестра Адель Мишо? — услышала мужской голос.-
- Да.
- Вас приглашают по поводу работы у Жака Дюваля. Через час... — голос назвал адрес сквера, затерянного в улочках Монмартра.
-Что? — трубка выпала из рук, отвечая короткими гудками.
Неделю назад она отправила резюме медсестры по объявлению «для знаменитого писателя». Надеяться было наивно. Жак Дюваль — загадочный литератор, окутанный легендами. Толпы поклонников, осаждавших книжные магазины, не знали его лица, происхождения и места жительства. Подойдя со спины к мужской фигуре, Адель робко коснулась плеча тонкой рукой в перчатке.
— Мадам Мишо?
-Мадемуазель, — поправила она.-
- Я Нгуен — врач и ассистент месье Жака, — сухо поклонился он. — Вы готовы приступить к работе прямо сейчас?
-Да, — на секунду замявшись, ответила женщина.-
- Плата будет высокой, но я должен озвучить условие. Если вы переступите порог дома Дюваля, вам придётся остаться там до его смерти. Ни выходить наружу, ни звонить по телефону вы не сможете. Всё необходимое будет вам доставлено. Вас может кто-то искать?
-Нет. Дома никто не ждёт. Всё, что было важно, я потеряла пятнадцать лет назад, — грустно улыбнулась Адель.-
- Странно было бы сказать "отлично", но это именно то, что надо, -собранно произнёс мужчина, — это ненадолго. Прогноз — несколько месяцев.-
- А можно спросить?..
-Конечно.-
- Почему Жак Дюваль выбрал именно меня?
-Месье — оригинал. Ему понравились ваше имя и фамилия.
Старый особняк прятался в монмартрских дворах настолько мастерски, что найти его самостоятельно было почти невозможно. Когда вошли, по ковровой лестнице, навстречу радостно сбежал лохматый зенненхунд.
-Пса зовут Лаки — сказал Нгуен, придержав собаку. — Его преимущество перед людьми в том, что он никому ничего не расскажет. Кстати: прежде, чем я представлю вас хозяину, хочу предупредить о его странной внешности. Не испугаетесь?
-Постараюсь, — кивнула Адель.
-Прошу, — ассистент толкнул бронзовую массивную ручку, и дверь медленно открылась. — Месье Дюваль, к вам!
Просторная комната из-за плотных штор была в полумраке. В глубине, облокотившись на подушки, сидел мужчина и что-то медленно писал. Его профиль был испещрён мимическими морщинами от постоянной борьбы с болью.
Адель застыла на пороге, от волнения теребя кружевное жабо, поправляя непослушные пряди волос.
-Подойдите, — наконец раздался слабый, но твёрдый голос.
Когда Дюваль обернулся, женщина отпрянула от неожиданности. Две трети того, что называлось лицом, было покрыто глубокими уродливыми шрамами, поверху их украшал громадный ожог, перетянувший веко, закрывший глаз и съевший большую часть носа.
-Я вам нравлюсь? — послышалось скрипучее подобие смеха. Так для меня, в битве при Дьенбьенфу, закончились обжигающие поцелуи с осколками фугаса. Он попал в бензобак. На ухаживания с моей стороны —даже не надейтесь. Я всецело в плену миопатии. Всё, что могу, это коряво писать. Но и это скоро закончится. Однажды не смогу есть, потом — перестану дышать. И вы будете свободны.
-Зачем вы так? — только и смогла выдавить Адель.
В заточении, стекая по стеклу струями дождя, прошёл конец осени. Нгуен проводил осмотры, Адель выполняла его назначения. Поднимая Жака и усаживая в кресло, от непроизвольно возникающих объятий, она испытывала давно утерянную обволакивающую нежность.
В конце зимы пальцы Дюваля не смогли удержать ручку.
«Ничего! —бодрился он. — Главное я успел дописать!»
Теперь уже Адель развлекала больного рассказами. Писатель слушал молча, иногда проваливаясь в забытьё.
-А почему, когда пропал без вести твой возлюбленный, ты осталась одна?— спросил однажды. Ты красива, заботлива, нежна. Мало ли мужчин на свете?
-Потому что все они — не Пьер.
Весна разлилась ярким солнцем. Адель вывозила Дюваля во внутренний дворик, огороженный высоким забором. Виноградные лозы на изгороди выстреливали молодыми побегами. Щурясь на солнце, женщина мечтала, чтобы как можно дольше продлились эти, счастливые, вернувшие смысл жизни, дни.
-То, что я сейчас скажу, не мимолётная прихоть, — выдернул её из собственных мыслей Жак, Помоги сохранить человеческое достоинство. Я не желаю превратиться в растение, со всех сторон утыканное трубками.
Внутри Адели похолодело.
-Молчи, не отвечай сразу, — едва шевеля губами, продолжал он. —Ответишь, когда сможешь. Только не затягивай слишком, ладно?
Раньше Адель считала, что в жизни уже не будет ничего страшнее момента, когда ей принесли письмо с войны — о пропаже без вести жениха, лейтенанта Пьера Ланжевена. Оказалось — бывает!
Всю ночь внутри неё разливалась испепеляющая лава.
На следующий день Дюваль услал Нгуена в Иври, с письмом к одному из своих издателей.
Адель подошла к капельнице с поддерживающим лекарством, и шприцем ввела смертельную дозу снотворного.
В это мгновение Жак, с трудом повернув голову, сказал:
-Забери Лаки. Он тебя любит. Негоже псу жить в питомнике. Сделав ещё одно усилие, Дюваль добавил, —— Спасибо тебе!
-Спи! — преодолевая ком в горле, прошептала Адель, прижавшись к умирающему, обвила руками шею.
Пульс Жака слабел. Где-то за дверями возник тихий, затем нарастающий вой пса. В унисон с ним из груди Адель вырвался стон, переростающий в крик. Вопль заглушил последние удары сердца Дюваля.

*** На рассвете по улицам Парижа медленно брела женщина с собакой. Наступал новый день, но — не для неё. Адель чувствовала, что умерла вместе с Жаком.
Повестка во Дворец правосудия не испугала. Оказаться в тюрьме за убийство?
Безразлично. Жизнь утратила смысл.
Затянутая в чёрный костюм, мадемуазель Мишо в назначенное время пришла на остров Ситэ; миновав колоннаду дворца, стала ждать у дверей зала.
Выйдя с очередного судебного заседания, седовласый адвокат в мантии вручил Адели папку знакомых, заполненных корявым почерком, страниц.
-Месье Жак Дюваль передал вам права на посмертное издание его последнего романа. Все формальности соблюдены.
Дома она открыла первую страницу:
«Я глядел в окно последнего вагона, на бегущую по перрону Адель, но не слышал её голоса. Лишь лязг колёс и зловещее урчание. Поезд, увозящий меня на войну, набирал скорость. Хрупкая фигурка в клубах дыма, бегущая следом, спотыкалась, падала, поднимаясь и снова мчась следом, уменьшалась, пока не растворилась совсем".
Растерянно она опустила на колени скреплённые страницы. Из них вылетела записка, приземлившись в солнечный блик на полу:
«Mon seul*! Пятнадцать лет назад я не смог обречь тебя на уродство. Но за что свалилось счастье умереть на твоих руках?! Твой Пьер Ланжевен"
*Моя единственная ...
Автор: Ольга Джигурда

---

Из сети

Один парень, окончив матмет ЛГУ, поступил в аспирантуру. Стипендия — 100 рублей. Слесарь или токарь на заводе имени Кирова получали в разы больше.
Когда ему надоело безденежье и нытье молодой жены, он бросил аспирантуру и пошел на завод. В отделе кадров потребовали документ об образовании. Удалось найти только аттестат об окончании восьмилетки. В те суровые времена его направили "доучиваться" в вечернюю школу. А он и не сопротивлялся - один оплачиваемый выходной в неделю никому не повредит. Одно "но" — в вечерней школе приходилось косить под дурачка, что было удобно делать, сидя на "камчатке". Соседом был забулдыга-дворник, все время спавший на уроке.
Однажды учительница объясняла, что площадь круга равняется квадрату радиуса, умноженному на число "пи". Бывший аспирант ее не слушал. Училка решила его проучить и, подкравшись, громко спросила, чему равняется площадь круга. Тот, погруженный в свой диссер, рассеянно брякнул невпопад: "Пи..." ( это не мат, а буква греческого алфавита, обозначающая в математике отношение длины дуги полуокружности к диаметру).
Класс закатился счастливым хохотом здоровых людей, столкнувшихся с дурачком. Когда до парня дошли ехидные комментарии учительницы, сетовавшей на непроходимую тупость и упреки Создателю, сославшему ее в школу рабочей молодежи, аспирант впал в ярость. Выйдя к доске, он расписал ее двойными и тройными интегралами, изобразил предельный переход под знаком интеграла и блестяще доказал, что площадь круга на самом деле "пи", а не "пиэрквадрат", как ошибочно написано в учебниках для средней школы.
Рабочий класс впал в анабиоз, оцепенев под шквалом формул и непонятных терминов, а потрясенная училка едва слышно прошептала, обращаясь скорее в вакуум, чем к присутствующим: "Разве это возможно?".
На предсмертный хрип внезапно отозвался забулдыга-дворник, мирно дремавший под яростный стук мела по доске:
"Чувак, — сказал он, окинув беглым взором испещренную мелом доску. — Предельный переход под знаком двойного интеграла в третьей строке сверху на левой стороне доски запрещен. Он расходится..." Немая сцена…

Во время моей работы в вузе инженером компьютерного зала, брали на подработку студентов-программистов.
Не знаю, зачем Роме понадобился диплом техникума, кажется, он там учился на какой-то специальности, не связанной с программированием, но информатика там была.
И вот на занятиях он на автомате поправил преподавательницу, которая ошиблась в программе.
Дело закончилось 5 по предмету и обещанием больше на занятиях не появляться.

---

"Женева"

ХАшные дамы на Нотабеноиде перевели текст первого произведения РА.
Просили популяризировать
disk.yandex.ru/d/TfSAvm9zQtHIZg

Я прочитала... Как говорит наш шеф, имеет право на жизнь, вот только не в статусе супер-пупер произведения, каким его пытаются выдать.
Понимаю, что перевод был автоматический, не литературный, но дело не в стиле, много вопросов к сюжету и содержанию.
Начну с мелочей, постоянно спотыкалась и названия отелей, ресторанов, кафе, марок вина, сигарет, шоколада (уже Тоблерон в зубах навяз), машин, обуви, одежды. Ладно, Тоблерон был спонсором, но неужели все остальные тоже?
Автор очень тщательно и подробно расписывает, куда надо повернуть на какой улице, чтобы попасть в какую-то точку. Больше похоже на сценарий, а не на художественное произведение. Или спонсором был путеводитель по Женеве?
Использование каких-то очень избитых фраз, сравнений, эпитетов, типа "дороги - это вены", "совесть у меня есть, но я ею не пользуюсь..."
Часть сюжета тоже не нова - героиню пытаются медикаментозно свести с ума, внушая ей, что у нее слабоумие и Альцгеймер.
Но, на минуточу, Сара Колиер - лауреат Нобелевской премии по медицине, она, правда, инфекционист, но думаю, что могла бы распознать симптомы Альцгеймера (к тому же у нее отец болен) и симптомы отравления наркотиками и прочими нехорошими веществами. И уж врач не может не знать, что лекарств от Альцгеймера нет, а она что-то постоянно принимает даже после "постановки" диагноза.
У нее не возникает вопросов, почему ее делают рекламным лицом конференции по внедрению мозговых чипов. Ладно, под влиянием мужа она согласилась вообще туда поехать, но что ей мешало запросить подробную информацию о разработке?
Образ Дениэла Ричард разрабатывал явно под себя. Не понятно только, зачем эти постоянные обращения к читателю, что он плохо поступает, но уже не может остановиться? Читатель не дебил, сам поймет, что такое хорошо, что такое плохо (с).
Ну и как же без русских, крадущихся в темноте с зажатым в кулаке "новичком".
И причем здесь "эротические сны Путина"?
Ну и прочие мелочи, на которые обращали внимание в аудио-версии, например, что в Женеве евро не в ходу, автор так и не исправил в печатной версии.
Из смешного - почему-то МРТ мозга Саре делали без нижнего белья.
Ие ще несостыковка. Лаборатория, которую Сара возглавляла, разработала вакцину от эболы. За что Сара получила премию. Но на церемонию она не поехала, т.к. не любит публичность, да и считала, что это заслуга всего коллектива. В другом месте книге говорится, что она вообще от премии отказалась. А вот это не вяжется с выше сказанным. Премию-то можно было пустить на дальнейшие разработки или учредить какой-то фонд, как поступил Жорес Алферов.

---

Еврейский вопрос

Чисто случайно сегодня натолкнулась на отзывы к фильму "Праведник". Вернее даже не отзывы а на злобствование людей той самой национальности.
Суть их претензий не к качеству фильма, как продукта, не к актерской игре, а к тому, что сейчас начали снимать такие фильмы специально, чтобы показать, что вот мы, русские, спасали вас, евреев. Досталось там и "Собибору" и "мерзкому Хабенскому".
Не повезло спасенным евреям, что спасал их русский мужик Николай Киселёв.
Причем совершенно бесплатно.
У Георгия Зотова есть хорошая статья, как евреев "спасали" европейцы и американцы
Корабль проклятых.
13 мая 1939 года из Гамбурга на Кубу отправился в рейс корабль "Сен-Луис". На борту его было 930 еврейских беженцев, эмигрировавших из Германии. К тому времени, в рейхе дела уже были плохи - прошли погромы "Хрустальной ночи", евреев мало-помалу арестовывали и отправляли в концлагеря, но они ещё могли уехать - ибо уже было ясно, к чему идёт. Сотни людей продали последнее, чтобы купить билеты на этот пароход.
27 мая корабль причалил на Кубе. Власти отказались дать разрешение кому-либо сойти на берег. Нервы у людей стали сдали - один человек вскрыл себе вены и бросился за борт. Кубинские власти потребовали полмиллиона долларов (немыслимое бабло по тем временам) за право допуска пассажиров на землю Кубы. У беженцев таких денег не было, и кубинский президент прервал переговоры. 1 июня "Сен-Луис" получил приказ покинуть порт, в противном случае его обещали атаковать корабли ВМС Кубы. Ещё пять дней транспорт с беженцами кружил в нейтральных водах, надеясь на чудо.
Чуда не случилось. Соединённые Штаты, к которым также обратились с самого начала (Флорида в 90 километрах от Кубы) спокойно сказали, что спасать обречённых на смерть людей не собираются, и не превысят иммиграционную квоту. "Их же убьют в Германии",- объяснял капитан судна Шредер. "Сэр, это не наши проблемы", - вежливо объясняли ему чиновники в США. Американцы знали, что подписывают почти тысяче человек смертный приговор. Но не пошевелили и пальцем, чтобы их спасти. Позднее там оправдывались, что действовали по закону, а Куба независимое государство. Правда, все вокруг прекрасно знали, что это "независимое" государство управляется по щелчку пальцев из Вашингтона, стоит только свистнуть.
Корабль поплыл обратно. В истерике. В слезах. В похоронном настроении. В последний момент еврейской организации "Джойнт" удалось договориться, что беженцы сойдут на берег в Европе. 287 человек согласилась принять Великобритания, 224 — Франция, 214 — Бельгия и 181 — Голландия. Вскоре началась война - Франция, Бельгия и Голландия оказались под немецкой оккупацией, а беженцы с "проклятого корабля" - в лагерях смерти. Хотя им, можно сказать, ещё повезло - в 1939-1945 гг. погибло "всего лишь" 250 беженцев с "Сен-Луиса". Те, которые могли бы жить, если бы их пустили на Кубу и в США.
Ну а мы пока с удовольствием посмотрим голливудские фильмы, где храбрые американские солдаты спасают евреев во время Второй мировой войны: именно они и отражают тогдашнюю действительность. Другие вещи да, вспоминать как-то неудобно.

---

Литературное

Печальная история об одной девушке.
В украинском селе стояли солдаты (царской армии). Иван полюбил Катерину, они встречались тайком. Отряд снялся со стоянки, ушел воевать с турками, Катерина осталась беременной.
Родила сына. Односельчане жестоко насмехались над ней, девушка боялась выйти из дома. Вскоре она тяжело заболела и слегла. Тогда люди начали насмехаться над матерью:
"В тебе дочка чорнобрива,
Та ще й не єдина,
А муштрує у запічку
Московського сина".
Катерина стала покрыткой. Покрытка - это девушка, которая родила вне брака. Сначала мать терпела издевательства соседей, но через полгода, когда дочь оправилась от болезни, и внук немного подрос, решила выгнать их из дома.
"Проклятий час-годинонька,
Що ти народилась!
Якби знала, до схід сонця
Була б утопила...
Здалась тоді б ти гадині,Тепер — москалеві..."
(Будь проклят тот час, когда я родила тебя. Если бы знала - утопила бы до восхода солнца. Тогда бы ты досталась гадине, а не москалю).
С этими словами мать гонит Катерину прочь. Дочь падает в ноги отцу и просит пощады. Отец ее не прощает. Родители наказывают дочери идти на Московщину и там искать свою свекровь и мужа, а к ним больше никогда не возвращаться. Катерина берет из сада горсть родной земли и уходит.
Она выспрашивает у встречных дорогу на Москву, но люди смеются над ней и не пускают в свои дома. Женщина с грудным ребенком ночует в поле в стогах и "попiд тином" (под забором). Живет подаянием.
Наступила зима, веет вьюга. Катерина бредет мимо леса обутая в лычаки (лапти) и одетая в свитку (шерстяной кафтан). Прибилась в домик лесника. Однажды лесник заметил в белеющей от снега дали отряд солдат и сказал Катерине. Она выскочила, побежала к ним и увидела своего Ивана, он шел впереди всех и был у них старшим. Женщина схватилась за стремя и умоляла вспомнить ее. Ей не нужно любви, пусть только позаботится о сыне. Она вынесла и протянула ему несповитого (без пеленок) ребёнка. Иван не признал ни женщину, ни сына, сказал: "Уберите эту сумасшедшую". Отряд удалился.
Катерина положила дитя на дорогу, убежала в лес, там сошла с ума и утопилась в ставке.
Младенца нашел лесник. Последние кадры: слепой кобзарь бредет по дороге, а с ним мальчик - это сын Катерины. Останавливается богатая карета, в ней дама с господином. Дама подзывает ребенка и подает ему милостыню. Она любуется им: какой хорошенький. Господин тоже посмотрел и отвернулся - это был его отец.
Это краткий пересказ поэмы "Катерина" Т. Г. Шевченко. Когда у нас в школе был разбор произведения, я не помню, что говорила учительница. Я переживала свои впечатления: как можно выгнать из дома единственную дочь с единственным внуком? Как можно сидеть в теплой хате, когда они на морозе, голодные и босые? Что чувствуют в этот момент ее родители? Почему они ее не ищут? Откуда такая беспощадность к собственному ребенку? Как можно ждать помощи от заезжего молодца, если родные отец и мать поступают с тобой бесчеловечно?

А сейчас почитала разбор, который предлагают современным детям в школе. Ну вы догадались, кто во всем виноват?
"...изображение распущенности русского офицерства. Осуждение безнравственности русского офицерства... Русский офицер Иван – однозначно отрицательный персонаж... очень жестокий, бездушный человек. Он обесчестил доверчивую девушку..."

julija-welboy.livejournal.com/

---

Книги и авторы

В свете "вялой слежки" (с) за творчеством РА заинтересовалась процессом раскрутки книг.

Понятие “бестселлера” за рубежом и в России
В Великобритании и Франции это 4 тысячи экземпляров, реализованных в течение одной недели. В США и Канаде — 5-10 тысяч. В России подобные показатели практически недостижимы, поэтому бестселлерами у нас называют все что угодно.
О миллионных тиражах отдельной книги отдельного автора тоже говорить не приходится, поэтому 40-50 тысяч проданных экземпляров (не за неделю, а всего) — это уже очень хорошо. А все, что больше 100 тысяч — хорошо и подавно.
Иногда бестселлерами у нас называют книги, отпечатанные большими тиражами, хотя цифры в выходных данных далеко не всегда указываются корректно. Но от перестановки слагаемых сумма, как известно, не меняется.
Мировые бестселлеры
Совершенно иная ситуация с бестселлерами мировыми. В последние годы появилось не менее двадцати писателей, реализованные тиражи которых превысили 10 миллионов экземпляров.
Понятно, что эти цифры в России совершенно недостижимы — для этого русский язык не достаточно распространен.
Когда книга становится бестселлером?
Бестселлером книга может стать в двух случаях:
а) сотрудники издательства делают ставку на то или иное произведение, продвигают его по своим каналам, и в результате оно успешно распродается;
б) книга “выстреливает” сама по себе (такое тоже бывает — но крайне редко).
Признаки бестселлера
Рукопись с потенциалом бестселлера обладает следующими свойствами:
• Тема должна быть востребованной;
• Уровень исполнения — достойным;
• Целевая аудитория — понятной.
Наличие козыря, который позволит выделить книгу из числа других, строго обязательно.

Личность автора
За качественным текстом должен стоять интересный автор. Пусть он будет политиком, путешественником, известным блоггером… Быть медиа-персоной желательно, но необязательно, главное, чтобы в авторе была изюминка.
Созданием своего “я”, легенды, позиции в обществе должен заниматься сам автор — причем не после публикации книги, а намного раньше. Он не сможет сразу собрать большую аудиторию и объявить ей: “Завтра выходит мое бессмертное произведение — занимайте очередь”. Аудитория писателя нарабатывается месяцами, а чаще — годами.
Книги очень быстро перестают быть новинками: если роман вышел в апреле, то в октябре это уже “старье”. А СМИ не освещают выход старья. Зато сам автор не устаревает. Так что гораздо эффективнее раскручивать не отдельную книгу, а себя как бренд.


Бренд писателя
Чтобы выстроить свой бренд — то есть разобраться, что вы из себя представляете, чего хотите добиться и в каком амплуа будете выступать, — надо ответить на несколько важных вопросов:
1. Опишите, чем именно вы занимаетесь? С каким родом деятельности вас должны ассоциировать окружающие?
2. Для кого вы стараетесь? Кто те люди, кому вы хотите что-то дать?
3. Ради чего вы стараетесь — перечислите то, что вы сами получаете от своей работы.
4. Дайте четкое определение: кто вы? В качестве тренировки можно описать известных людей или персонажей: например, Арнольд Шварцнеггер — крутой парень, Айболит — добрый доктор, Ксюша Собчак — журналистка и светская львица. Акцент надо делать на профессиональные или личные качества.
5. Вы новатор или консерватор? В зависимости от ответа на этот вопрос будет формироваться вся ваша дальнейшая деятельность: вы будете либо защищать традиции, либо искать новые пути.
6. Какие у вас конкурентные преимущества? Здесь надо указать не положительные качества вроде добрый, милый и не храплю по ночам, а то, что позволяет вам выделяться из общей массы.
7. Какие у вас недостатки? Что может помешать окружающим воспринимать вас так, как надо?
8. Кто ваши враги? Бренд — это всегда шоу, соревнование, драма, поэтому без врагов не обойтись. Врагом может быть все, что угодно: система, человек, общественные вкусы, политика партии… Главное, чтобы ваше дело было правое: вы сами должны придерживаться этических норм. Исключение: бренд старухи Шапокляк и работа на соответствующую публику.
Однажды выбрав образ, не размывайте его без крайней необходимости. Люди выбирают бренд потому, что он минимизирует риск получить “не то”.

Что такое раскрутка книги?
Раскрутка книги сводится к следующему:
• Реклама — издательство или автор платят за размещение информации о книге в СМИ и/или в соцсетях.
• Промоушен — это скидки оптовикам, выкладка в книжных магазинах, а также действия, предпринимаемые торговцами для раскрутки книги за счет издателей. Обычно речь идет о взаимозачете: издательство бесплатно поставляет продукцию на такую-то сумму при условии, что продавцы будут усиленно продвигать того или иного автора. Минусы промоушена — слишком большая конкуренция. К тому же окупить затраты тоже не всегда удается.
• Паблисити — упоминание книги и/или автора в СМИ или в крупных блогах и пабликах. Это самый эффективный по результатам, самый дешевый и самый сложный способ раскрутки. Кроме того, он требует колоссальных временных затрат — причем не столько со стороны издательства, сколько со стороны автора. Чтобы успешно заниматься паблисити, нужно присутствовать в интернете (иметь блог и/или сайт с интересным контентом) и регулярно контактировать со СМИ.
Эта фоновая поддержка бренда работает точно так же, как реклама кока-колы на щитах вдоль дороги. Когда мы ее видим, мы не бежим покупать очередную бутылку. Нам просто напоминают, что кока-кола существует и с ней все в порядке. Убери фоновую рекламу и бренд исчезнет: у людей возникнет ощущение, что с фирмой что-то не так. Одним словом, присутствие — это очень важно.

Раскрутка за свои деньги
Если средства позволяют, то можно заняться самостоятельной раскруткой или прийти в издательство со своими деньгами.
Формы сотрудничества могут быть такими:
• Издательство оплачивает производство книги, запускает ее в торговые сети, а автор покрывает расходы на рекламу (полностью или частично). Прибыль делится по принципу прогрессирующего роялти: т.е. чем выше тираж, тем больший процент получает автор. Этот вариант применяется, когда текст более-менее приличный, а тема — востребована.
• Автор оплачивает весь проект — от корректуры до рецензий в СМИ. Прибыль идет автору за вычетом издержек на публикацию, логистику и рекламу. Если текст совсем слабый, то крупные издатели вряд ли возьмутся за него даже на таких условиях: для них потеря репутации обойдется дороже. Оптовикам нельзя подсовывать очевидный неликвид — сколько бы ни заплатил тщеславный автор.
Писатель может нанять пиарщиков со стороны, либо воспользоваться услугами PR-отдела издательства. Однако надо помнить, что автору вообще, а богатому автору в особенности, крайне сложно дать адекватную оценку своему произведению. Ведь состоятельный бизнесмен привык думать о себе как о победителе, которому любое дело по плечу. Увы, литературу нахрапом не возьмешь. В раскрутку можно вложить десятки тысяч долларов, повесить плакаты на каждом углу, а книга все равно не пойдет.

Самый печальный сценарий
Нередко попытки купить писательскую славу заканчиваются так:
Пока идет реклама (т.е. пока автор тратит деньги), книга продается. Вдохновленный успехом автор пишет второй роман, но он расходится из рук вон плохо. А все потому, что и первое произведение было не ахти: читателей, которые изначально поверили рекламе, уже не проведешь. Прибыль, полученная от продаж, не покрывает затрат на раскрутку, а автор получает такую “славу”, что ему еще долго придется презрительно пожимать плечами: “Да мне плевать на мнение завистников, которые ничего не понимают в искусстве!”

avtoram.com/knigi_bestsellery/

---

---

Пигмалион на новый лад

Известный на всю Олимпию скульптор Пигмалион уже неделю, как потерял сон. 
Он любил годы, когда в его родном городе проводились Олимпиады. Тогда ему заказывали мраморные статуи победителей и щедро вознаграждали за выполненную работу. Вот и теперь он увековечил дискобола Мираклюса и получил целую гору тетрадрахм.
Но не страх быть ограбленным, или потерять деньги лишил его покоя. Для работы над статуей он получил не один, а два куска лучшего микенского мрамора. Дискобола он высекал быстро, используя как натурщика своего ученика. А по вечерам, когда все расходились, и двор его пустел, Пигмалион шел в укромный уголок мастерской и там создавал статую прекрасной девушки. Он даже имя ей придумал – Галатея…
Через неделю после того, как дискобола увезли с его двора, он закончил и свое тайное творение. Мраморная девушка была божественно хороша. И вот тут-то скульптор и потерял покой. Целыми днями просиживал он возле статуи, а по вечерам зажигал в жертвеннике огонь и просил Афину, покровительницу всех людей искусства, оживить Галатею.
А вчера вечером он плеснул в огонь из кратера вина и вознес свою молитву самому Зевсу.
Зайдя в мастерскую, Пигмалион увидел, что статуя была все так же холодна и безжизненна, вернулся во двор и допил оставшееся вино.
Только в своем сне он хотел крепко поцеловать самую прекрасную гетеру города, как до него донесся визгливый громкий голос:
- Пигги! Мой козлёночек! Просыпайся!
Пигмалион с трудом открыл глаза. Солнце стояло уже высоко и его лучи освещали девушку, стоящую на пороге его дома. Её тело было безупречно и слепило глаза своей белизной, он узнавал каждый изгиб и не верил своему счастью. 
Голос продолжал звучать и ему казалось, что от этого звука сейчас треснет и новый кратер и его голова:
- Ты нашел бы для меня какую-то тунику, а то скоро не только твой сосед будет бесстыдно рассматривать меня, а и вся улица! Да побыстрей!
Пигмалион кинулся в дом и принес новую тунику, которую он купил в подарок сестре.
Галатея брезгливо взяла её, как будто это была тряпка, которой протирают мраморные ступени.
- Я что, должна ходить в этих обносках?!! Я, жизнь в которую вдохнул сам Зевс!!!
- И позови поскорее своих рабынь, пусть причешут меня!!! И не найдешь ли ты несколько достойных дорогих украшений?
- У меня нет рабынь, - пробормотал Пигмалион. – Днем приходит служанка и готовит мне еду…
- О, боги Олимпа! Клянусь царством Аида, что сейчас ты пожалеешь, что родился на свет!
Она кричала что-то о том, что никогда она не станет женой такого нищего, что для неё, богоподобной, Олимпия – это сущая деревня, что ему никогда не испить води из Леты, а мучиться в Тартаре. Её маленькие, но сильные ручки с длинными ногтями уже мелькали перед его глазами и скульптор пожалел, что он с такой тщательностью высекал их из мрамора…
Пигмалион сделал два шага назад, споткнулся об осколки кратера и рухнул на ступени жертвенника. В его голове пронеслась мысль:
- О, великий Зевс! Прости, что я побеспокоил тебя своей просьбой. Я не ожидал, что ты её так быстро выполнишь…
И ещё он успел увидеть, как над священной горой Олимп среди совершенно ясного неба сверкнула молния…
Пигмалион пришел в себя. Солнце светило ему в лицо, но он боялся открыть глаза и услышать её голос:
- Пигги!!! (Тьфу, и имя-то какое выдумала…).
Сквозь полуприкрытые ресницы он рассмотрел двор – он был пуст. Пигмалион поднялся. Оказывается, он лежал прямо на ступенях жертвенника и рядом стоял целехонький кратер…
С быстротой молнии он кинулся в мастерскую и оттуда донесся звук разбиваемого камня.
Вскоре пришли его ученики. Скульптор был весел:
- Засыпьте дорожку возле жертвенника. Обломки мрамора можете взять вон там, в углу мастерской…
Он повернулся лицом к горе, мысленно возблагодарил Зевса. На этот раз молний не было…

---

"Сделаем так, как Гитлер"

...— Простите, пан что-то ищет?
— Да, пани, беленький такой дом, где у вас убили евреев.
— А-а-а. Вот он, возле мостика, вам налево надо свернуть.
Старенькая бабушка пробуравила меня взглядом, не обещавшим ничего хорошего:
— А зачем он пану? С евреями не так всё просто. Они приехали, стали у поляков квартиры отбирать. Ну, случилась драка. Да и наши ли это были? Убивали переодетые русские.
— Я тоже русский, уважаемая пани. Возможно, даже переодетый.
Старушка застывает с открытым ртом. Я иду дальше — по улице Планты, к дому 7. Рядом протекает речка, прогуливаются парочки, прохожие ведут на поводках собачек. В окнах здания выставлены большие чёрно-белые фотографии: старика, молодой девушки и по виду супружеской пары — мужчина в военной форме с женщиной. 4 июля 1946 г. в польском городе Кельце состоялся самый кровавый в послевоенной Европе еврейский погром: местными жителями были убиты 42 выживших узника концлагерей, лишь год назад вернувшихся домой. Эту неудобную тему десятилетиями не упоминали и в самой Польше, и в Советском Союзе — лишь бы не обидеть наших «замечательных» польских друзей.
«Мы думали, их сожгли»
В 1939 г. евреи составляли 35% населения Кельце — 27 тыс. человек. «Дед говорил — вокруг улицы Варшавской целые кварталы располагались: и прачечные, и лавки с овощами, и закусочные, — рассказывает владелец канцелярского магазинчика в Кельце 45-летний Богуслав. — Пришли немцы, согнали их в гетто, а потом, в 42-м, в концлагерь Треблинка отвезли — и там почти поголовно уничтожили. Ну, наши поляки позанимали дома, хорошие квартиры: некоторые были с мебелью. Обустроились, а после войны 200 евреев вернулись. Говорят — отдавайте жильё назад... Всех, разумеется, это ужасно разозлило. Поляки думали — их давно в печах сожгли. Уже сделали в этих квартирах ремонт, потратили деньги». Ссоры на бытовой почве возникали в Кельце каждый день. Поэтому, когда через год после войны вдруг разнёсся слух, якобы евреи зарезали 8-летнего мальчика и замешивают тесто на его крови, эту ложь не стали проверять. Две тысячи человек собрались на улице Планты, где в доме 7 ютились счастливцы, вернувшиеся живыми из концлагерей СС. Погромщики кричали: «Убьём, как делал Гитлер!» Двери сломали, толпа ворвалась в здание, избивая всех подряд. Среди погибших — трое евреев-солдат (обладателей польских наград за храбрость), беременная женщина, несколько детей. Только 7 человек умерли от пуль, остальные были забиты насмерть монтировками и камнями. Милиция не пыталась остановить бойню.
— Большинство поляков не сочувствовали евреям, — объясняет независимая журналистка Малгожата Кульбачевска-Фигат. — Почему? Вопрос выживания в войну — каждый заботился о себе. Поляки понимали: едва немцы закончат с евреями, примутся за них. За редким исключением люди относились к уничтожению эсэсовцами евреев равнодушно, а отдельные личности это ещё и приветствовали. В Польше долго не упоминали об участии в депортации и убийстве евреев наших пособников нацистов — так называемой «синей полиции». Только сейчас польский историк Ян Грабовский опубликовал книгу, где раскрывает «заслуги» польских «полицаев» в холокосте. Проблема не только в этом, а ещё и в ревности. Польские власти считают: не евреи и не русские, а поляки больше всех пострадали от Гитлера, мы самые главные жертвы. А тут у нас отнимают эту роль!
«Выносили рояль, шкафы»
По оценкам историка Яна Грабовского, за Вторую мировую войну 200 тыс. (!) евреев Польши были выданы поляками за денежную награду немцам или убиты соседями: с целью ограбления и просто из ненависти. После такого уже не удивляешься факту, что по всей Польше после Победы начались погромы. 11 августа 1945 г. советским солдатам пришлось применить оружие против толпы, которая подожгла синагогу и разбивала витрины еврейских магазинов в Кракове. После резни в Кельце евреи поняли: кошмар не закончился, вместо немцев их теперь убивают поляки. Они побежали из страны — к 1947-му из 240 тыс. евреев за границу уехали 150 тыс.
«По рассказам дедушки, тут была лавка Мойши-зеленщика, — вспоминает Богуслав, проводя меня по Кельце. — Дед у него всегда покупал овощи. Мойша над каждым помидором трясся, в бумажку заворачивал. А здесь, сразу за поворотом, портной жил (показывает на большой дом). К нему аж из Кракова приезжали, отличные костюмы шил. Портного с семьёй в лагерь отвезли — народ собрался, делил барахло: рояль выносили, шкафы. Этот домишко? Там сапожник работал. Польские коллеги парня не любили: конкуренцию создавал, ботинки дешевле ремонтировал. К нему в халупу тоже пришли после отправки в Освенцим, но он бедняк оказался. Люди со злости его мебель дешёвую разломали». От еврейского местечка в Кельце не осталось ничего — поляки давно заняли дома убитых или сбежавших евреев. Синагога на углу квартала в субботу заперта, одна из стен разрисована граффити, покраска осыпалась. Евреев в городе больше нет, и с 1955 по 2010 г. тут располагалось хранилище госархивов. «Здание пустовало, — смущаясь, сообщают мне в администрации Кельце. — Не пропадать же ему».
«Евреи радовались Сталину»
Сейчас у дома 7 на улице Планты установлена табличка в память о евреях, убитых поляками. Жители Кельце на вопрос о погроме реагируют либо флегматично: «Я об этом не знаю», либо раздражительно: «Евреи были за ваш социализм, радовались Сталину». После краха СССР Институт национальной памяти Польши провёл расследование, стараясь свалить резню на НКВД. Мол, это организовали по приказу из Кремля, а убивали евреев переодетые красноармейцы. «Да не было там русских! — усмехается свидетельница событий 82-летняя Агнешка Козловска. — Одни поляки». Ей было 8 лет, и она видела, как на улице Планты людей выбрасывали из окон. Одни граждане Польши уничтожали других — уцелевших в аду концлагеря, лишь бы не отдавать им квартиры и награбленное имущество. В 2004 г. Институт национальной памяти сквозь зубы признался: доказательств участия НКВД в еврейских погромах в Кельце не найдено.
В киоске в центре Кельце продаётся магнит: еврей, зажавший в руке монетку. «Покупайте, — советует продавщица. — У нас их прикрепляют на дверцу холодильника, на счастье, чтобы дома водились деньги». Эта побрякушка — единственная память, оставшаяся от евреев, когда-то населявших треть города, — «добрые» соседи выгнали тех, кому посчастливилось не попасть в газовые камеры. «А в СССР разве не было еврейских погромов после войны?» — интересуется у меня польский журналист. «Один, в сентябре 45-го в Киеве, — отвечаю я. — Избили 3 человек, бунт подавила милиция. А ваши блюстители порядка стояли и смотрели, как убивают людей». Мой собеседник вздыхает и молчит. Поляки не готовы признать, что они помогли немцам отправить в печи сотни тысяч евреев. Зато всегда способны обвинить русских в том, чего те не делали. Увы, СССР следовало бы куда тщательнее выбирать себе друзей.
* На фото - дом, где произошло массовое убийство бывший еврейский квартал в Кельце и бывшая синагога.
(с) Zотов
www.facebook.com/george.zotov.5/posts/pfbid098j...

---

О примирении

Георгий Зотов: «СПАСИБО, ЧТО НЕ УБИЛИ»

…Я познакомился с ним случайно 25 лет назад. Искал нужный поезд на вокзале Вены, подошёл старик, стоявший неподалёку: услышал ломаный немецкий и заговорил на русском – тоже не слишком хорошем, но лучше, чем мой «хохдойч». До отхода поезда оставалось полчаса, он позвал выпить кофе.
– Откуда вы знаете русский язык? – спросил я, хотя уже догадался об ответе.
– Воен-но-плен-ный, – по слогам произнёс пожилой австриец. –Четыре года у вас в Омске лес пилил.
– Понравилось?
– Извините, как-то не очень, – он усмехается.
– Вы верили Гитлеру?
– Конечно, верил. Кто вам расскажет, что всегда презирал нацистов и знал, что мы проиграем войну, – они врут. У нас в Австрии кого ни послушаешь из того времени – все антифашисты. А кто тогда те 99 %, что голосовали за присоединение Австрии к рейху?
– Где вас взяли в плен?
–В феврале сорок пятого, в Силезии. Я выстрелил в русского, не попал. А он меня не убил – в морду дал, винтовку отнял. Я молоденький был, он меня пожалел. – Он вздыхает. – Позвольте, я заплачу за кофе.
– Нет.
– Очень жаль. Я хочу сказать спасибо вашему народу. Что не убили меня, дурака, а кормили в плену.
Он прощается и уходит. Я смотрю ему вслед. С тех пор я общался с несколькими людьми, воевавшими против нас. В общем-то, они говорили разные вещи: но в одной точке зрения, пожалуй, все сходились без возражений.

С бывшим (и последним) премьером ГДР Хансом Модров я встречался три года назад в Берлине (совсем недавно, в феврале, он умер в возрасте 95 лет). Модров попал в плен в мае 45-го, будучи в фольксштурме (ополчении) Третьего рейха, и своего прошлого не скрывал. «Я был молодым фашистом, обожал Гитлера. Сказали бы мне стрелять в русских – без сомнения, я бы стрелял. Но мой гарнизон сдался, и меня отправили в плен – в лагерь близ посёлка Боровка, в 20 километрах от Москвы. Я был готов к смерти, нам обещали, что большевики нас не пощадят. А советские конвоиры, мужики в возрасте, делились с нами едой, словно со своими детьми». В 1952 году Модров побывал в Ленинграде, где увидел ужасные последствия блокады и разрушенный дворец Петергофа. «Это огромное количество уничтоженных жизней, судеб. Я проезжал через сожжённые нацистами города. Такое никогда нельзя забыть. Советские солдаты и близко не делали в Германии того, что сотворила в СССР немецкая армия. Меня потрясла цена, которую заплатил Советский Союз за сокрушение нацизма. В Европе обязаны помнить ваши жертвы, и Россия правильно делает, что с размахом празднует День Победы». Чтобы вы понимали, это сказал человек из гитлеровского «ополчения», взятый в плен с оружием в руках.

Ещё один пожилой военный встретился мне в Гамбурге. Я был на интервью с крупным бизнесменом, и он позвал своего отца: «Я сказал, что у нас в гостях будет русский, ему очень интересно». Отец был ещё крепким стариком, он вышел поздороваться, не опираясь на палку.
–Меня зовут Дитер. Откуда вы, молодой человек?.
– Из Москвы.
– О, я там бывал когда-то… в сорок четвёртом.
Я моментально вспомнил о колонне немцев, взятых в плен в Белоруссии во время операции «Багратион», шедших по улице Горького и по Садовому кольцу – моя 19-летняя бабушка тогда вышла на них посмотреть. Я сказал это Дитеру.
– Возможно, она видела и меня, – заметил он. – Я был ефрейтором, мою роту окружили, мы сдались. Думали, всех тут же в Москве потом и повесят публично, но нет. Я вернулся в сорок восьмом. Знаете, о чём я очень жалею?.
– И?
– Мне надо было убежать, чтобы не попасть в вермахт. Спрятаться. В лесу где-то жить, лишь бы не оказаться на Восточном фронте. Это была мясорубка. Эй, сын, что я сказал тебе, вспомни?
Видимо, фраза повторялась кучу раз. Бизнесмен чётко произнёс:
– Никогда не воюй с русскими.
– Именно, – назидательно продолжил старик Дитер. – Мне повезло, что я остался жив. А многие мои друзья – нет. И не буду врать, я в те годы считал Гитлера богом. Зато остальные немцы вам сейчас охотно соврут, что были против и горячо его осуждали.

В словах этих дряхлых стариков, когда-то молодых, здоровых парней, шагавших по нашей земле с закатанными рукавами в серо-зелёной форме, есть редкая честность. Они все признают, что боготворили Гитлера. И соглашаются: это их вина, они соучастники преступления. А вот с «гражданскими» иначе. Если ведёшь беседу с немцами, не бывавшими на фронте, так 99 % клятвенно заверят, что не поддерживали нацизм и боролись с окаянным Гитлером как могли – в меру своих сил. Один на ночь снимал со стены портрет фюрера и клал лицом вниз (человек серьёзно думает, что это борьба). Другой несколько раз не пришёл на общественные работы, сказавшись больным: «Если бы все так делали, рейх бы забуксовал, но я находился в меньшинстве». Третий бюргер один раз не поприветствовал пьяного соседа в ответ на нацистский салют. И тоже считает себя героем. Распространять листовки, бросить хлеб в толпу измождённых советских пленных? Нет, они полагали это слишком опасным для себя и своей семьи. Старушка из Мюнхена сообщила мне:
– У нас дома работала остарбайтерин (девушка, угнанная в неволю) из Белоруссии, я ей сочувствовала.
– А как сочувствовали?
– Кормили мы её плохо, но и сами были голодные. Но зато мама её никогда не била.
И бабушка на полном серьёзе уверена, что таким образом её родители являлись «партизанами», Сопротивлением.

Бывший обершарфюрер (унтер-офицер) СС Рохус Миш был встречен мной на месте стёртого с лица земли «фюрербункера» – этот человек (телефонист рейхсканцелярии) оставался с Гитлером до конца и был одним из свидетелей его самоубийства. Состарившийся, вконец одряхлевший, отчасти впавший в детство, он ежедневно приходил к «пятачку», где располагался его бывший «офис», и общался с туристами, находя в этом развлечение. Рохус стал известен благодаря своей автобиографии «Последний свидетель», и он наслаждался популярностью. Миш тоже немного знал русский, целые фразы, но мне переводил разговор друг. «Фюрер и Ева умерли, а я два дня сидел в кабинете и не знал, что мне делать. Раньше он приказывал – и я подчинялся. А теперь что? Я попытался сбежать, и меня взяли в плен русские. Я даже не смог выстрелить в ваших солдат! Они победили фюрера, вошли в Берлин – это не люди, а заколдованные рыцари». В 1953 году Миш вернулся в Берлин и держал там магазинчик с красками. С дрожащей улыбкой он берёт мою руку, трясёт её и повторяет, как заведённый: «Я всем, всем объясняю – не надо воевать с русскими, не надо воевать с русскими, не надо воевать с русскими. Меня потом в тюрьме побили, больно». Рохус Миш умер десять лет назад – в возрасте 96 лет.

А знаете, в каком же мнении сошлись все эти совершенно разные люди, вернувшиеся из нашего плена? В последнем слове, сказанном Рохусом Мишем, и тем отцом бизнесмена из Гамбурга. Каждый из них, не сговариваясь, произнёс, словно отпечатал: «Не надо воевать с русскими!» И все бывшие враги поклялись, что завещали это своим детям.

Георгий Зотов
11 мая 2023

---

Если бы я умела в стихи,
Я написала бы сегодня
Без всякого пафоса
О том, как в Бессмертном полку
Портрет говорит портрету
- Здравия желаю, товарищ полковник!
и
- С Днем Победы, товарищ сержант!
и
- Мы дошли!
и
- Мы победили!
и
Помнишь, тогда под Смоленском,
Под Ленинградом,
На Курской дуге,
На заводе третью смену подряд,
На Втором Украинском,
На Первом Белорусском,
Под Берлином?

И они сегодня живые

Но я не умею в стихи,
Я иду по Тверской с портретом
Под дождем, шмыгая носом.
А за моей спиной идут
Дед мой танкист
И дед мой военврач.
И сегодня они живые
И я живая,
Вот и весь пафос…
Т. Сертун
______
Это стихи моей виртуальной знакомой, которая очень любит котиков, спасает их, просто очень хороший человек...
За эти стихи и портрет деда о нее в соцсетях отписались несколько десятков человек...
Мозги у людей вывихнуты напрочь

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

«Последняя ночь» Семен Винокур

В Праведнике увидела фрагмент из этого рассказа.


Я учу студентов писать. Могу научить любого, было бы желание. Но попалась мне Михаль, чему я мог научить ее?
После первого года обучения фильм Михаль послали на фестиваль в Венецию. А сценарий полнометражного фильма взяли для постановки в Англии.
Она была уверена в себе, я даже подумал, вот бы мне так. Чуть свысока слушала мои лекции, но не пропускала ни одной, мне это льстило.
И вот как-то при мне она унизила другую девочку. Самую тихую в классе, Эсти.
Та подошла к ней посоветоваться, и вдруг слышу, Михаль ей говорит: «Ты зря теряешь время. Лучше тебе это сейчас понять, чем позже».
Я замер. Михаль увидела меня, не смутилась.
— Эсти не должна жить иллюзиями, — сказала она так, чтобы все слышали. — Она не умеет писать. У нее нет никаких шансов стать сценаристом.
— Извинись перед ней, — сказал я. Я еле сдерживался.
— И не подумаю, — ответила Михаль.
Не помню, как довел урок до конца. Не знаю, почему не удалил ее из класса. Вышел, не прощаясь. Меня завело все: и высокомерие Михаль, и покорность Эсти, и молчание всего класса.
Через несколько занятий я уже понял однозначно — Михаль больна: она не чувствует боли других.
Но и с Эсти выяснилось. Оказалось, что ее по блату поместил в этот класс проректор. Поэтому к ней не было особого сочувствия.
И вот прошли две недели, наступил День Катастрофы.
И выпадает мне в этот день преподавать. Сидят передо мной будущие режиссеры и сценаристы. Приготовил я им 20 конвертов, в которые вложил задания. Каждый вытаскивает себе конверт, как в лотерее. И должен расписать ситуацию, которую я задал.
Вытащили. Начали писать.
Смотрю на Михаль. Сидит, читает задание. Сначала взгляд, как всегда, чуть снисходительный… Потом вдруг оглядывается… поправляет волосы… вздыхает… На нее не похоже.
Проходит несколько минут. Молчит, не двигается. Вдруг поднимает руку.
— Да? – говорю.
— Могу я заменить это упражнение?
Я говорю — пожалуйста.
Она протягивает мне конверт, я ей другой…
Она берет его, собирается раскрыть, но останавливается.
— Нет, я не хочу менять, — говорит. — Да, я решила, я останусь с этим, первым.
И вот с этого момента на моих глазах начинает раскручиваться ну просто кино. Настоящее, документальное, по правде.
Она сначала начала быстро писать… Потом остановилась. Смотрит на лист, по глазам вижу, не читает, просто смотрит на лист. Вдруг начинает рвать его.
Я подошел к ней, все-таки волнуюсь…
— Михаль, тебе помочь?
— Нет, спасибо, — говорит.
А в глазах слезы. Это меня поразило. Я думал, скорее камни заплачут, чем Михаль.
Что же я ей такое дал, думаю. Беру ее задание, читаю.
«Последняя ночь в Варшавском гетто. Всех назавтра вывозят на уничтожение. Об этом знают в семье, в которой есть два мальчика – двойняшки. Родители безумно их любят. И сходят с ума, не зная, как спасти. Вдруг ночью приходит поляк, мусорщик. И он говорит им, что может вывезти в мусорном баке одного ребенка. Но только одного. Он уходит, чтобы вернуться в пять утра… И вот идет эта ночь, когда они должны решить, кого же спасать».
Через сорок пять минут перед Михаль лежат два листа, исписанные убористым почерком, практически без помарок.
— Прочитай, — говорю ей.
Она начинает читать.
И встает перед нами ночь, в течение которой седеют отец и мать, решая, кого спасти. Этого, который теплый и ласковый, — Янкеля? Или того, который грустный и одинокий, Мойше?
Михаль читает ровно, почти бесчувственно. В классе мертвая тишина. Когда такое было?!
Она читает о том, как сидят, прижавшись друг к другу, родители, и шепчут, чтобы, не дай Бог, не услышали дети. Вначале не понимая, как можно их разделить, ведь они неразделимы! Нельзя этого сделать! Нет, нельзя.
А потом понимают, что никуда они не денутся. Что обязаны выбрать одного, чтобы жил он. Так кого же отправить, кого?! Янкеля, теплого и ласкового, у которого обязательно будет семья и много детей и внуков?! Или Мойше, грустного, одинокого, но такого умного?! У которого будет большое будущее, он же, как Эйнштейн, наш Мойше!
Они не знают, что решить, они сходят с ума, плачут, молчат, снова говорят, а время безжалостно, оно не стоит, и стрелка, передвигаясь, отдается в сердце. Каждая секунда отдается в сердце! Хочется сломать секундную стрелку, но что это изменит!
Вот так время приближается к пяти.
И вдруг муж замечает прядь седых волос на виске у жены. Раньше ее не было. Он гладит ее по волосам и говорит:
— Я хочу, чтобы он вывез тебя.
Она вздрагивает. Она видит его глаза, в них отражается предрассветное небо.
— Ты еще родишь много детей, — говорит он. – Я хочу, чтобы ты жила!
Она видит, что руки его дрожат. И говорит:
— Как же я смогу жить… без тебя.
Они молчат безрассудно долго, ведь время уходит…
И она вдруг говорит:
— Я знаю, что мы сделаем.
– Что? – его голос не слышен, только губы шевелятся. – Что?!
— Мы бросим жребий. Ты напишешь имена. А я вытяну жребий.
Так они и делают. Очень медленно, но понимая, что вот-вот часы пробьют пять, и появится этот человек, поляк, и надо будет расставаться… С Мойше? Или с Янкелем? С кем?!
В классе никто не дышит, пока Михаль читает. Мы видим каждую деталь, так это написано.
Дрожащие руки матери… И его руку, держащую огрызок карандаша… Вот он выводит имена своих детей… Видим, как кладет записки в свою грязную шляпу. Вот он встряхивает ею, словно в ней много записок, а ведь там их только две.
И мы видим, ей-богу, видим, как медленно-медленно поднимается рука матери, чтобы опуститься внутрь шляпы и нащупать одну из записок… Эту… Нет, эту…
Нащупывает, сжимает, и не может вытащить руки. Так и замирает, не разжимая пальцев. И он не торопит ее, нет, и она не может шевельнуть рукой.
Но время неумолимо, и Бог неизвестно где, потому что слышится стук в дверь. Это пришел он. Ненавидимый ими и самый желанный, убийца и спаситель — поляк-мусорщик.
И она вытаскивает записку. И разжимает руку.
— Мойше, — шепчет он. Он первый видит имя, потому что у нее закрыты глаза.
— Мойше, — повторяет она.
И они оба смотрят туда, в угол комнаты, где спят их любимые дети.
И вдруг видят, как красив Янкеле, обнявший Мойше во сне.
Стук повторяется, муж с трудом встает и идет открывать дверь. В дверях поляк. Молчит. Все понимает.
— Мы сейчас оденем его, — говорит муж.
Сам подходит к кровати, осторожно разнимает братьев, так, чтобы Янкеле не проснулся, берет Мойше на руки и начинает одевать его.
Как это так, не одеть сына, не умыть, не вложить ломтик хлеба в карман — это ведь женская работа. Но она не может этого сделать, не может!
Муж все делает сам.
И вот, уже не проснувшийся толком Мойше, передается в руки поляка.
И тут только она понимает, что это навсегда. И не сдерживает крика, бросается к своему ребенку и просит его: «Ты только живи, мой Мойше! Ты только помни о нас!»
Муж пытается оторвать ее от ребенка. Шепчет поляку:
— Забирай его! Забирай!
Дальше все происходит без заминки. Поляк без труда проходит все посты и проверки. А когда оказывается за стеной, в надежном месте, где его никто не может видеть, он раздвигает мешки с мусором, приоткрывает крышку, которой тщательно укрыл мальчика, так, чтобы только мог дышать. И говорит — ну, жиденок, вылезай, приехали.
Но никто не шевелится, там тишина. Не заснул ли?! Или, не дай Бог, задохнулся?
Поляк раскурочивает все… Нет ребенка. Как так?! Он оглядывается, он испуган, сбит с толку, понимает, что этого быть не может. Но так есть.
Муж и жена сидят, застывшие, над спящим Янкеле. Что сказать ему, когда проснется?
Кто – то царапается в дверь… И обрывается ее сердце. И что-то переворачивается в нем. Потому что так может стучать только один человек, и никто другой.
В двери стоит Мойше. Он улыбается, их грустный Мойше, и говорит:
— Я подумал, я все взвесил, я не могу без Янкеле.
Михаль закончила читать на этом месте. Такой тишины в классе я никогда не слышал. Такого текста, написанного за 45 минут, я не помню.
Михаль сказала:
— Дальше я не знаю, что писать.
Кто-то всхлипнул. Кто-то явно плакал. Самые мужественные (пятеро моих студентов служили в боевых частях) сидели с красными глазами. Это было похлеще всех парадов, минут молчания, скорби, — всего.
В классе билось одно тоскующее сердце. Не было безразличных, нет.
И тут произошло то, ради чего, собственно, я и пишу эту историю. Михаль вдруг встала и направилась в угол класса. Она шла к Эсти.
Я понял это не сразу. Но она шла к зареванной Эсти. И по ходу сама не могла сдержаться.
Эсти встала ей навстречу. Упал стул. Михаль обхватила Эсти, она была статная, высокая, на каблуках, а Эсти маленькая, похожая на испуганную мышь. И вот они стояли так, обнявшись, перед всем классом.
И Михаль громко сказала, так, что слышали все:
— Я умоляю тебя простить меня.
Эсти что-то прошуршала, испуганное, никто и не услышал, что. А Михаль добавила еще, теперь уже глядя на меня:
— Семен, простите меня, если можете. Я такая дрянь!
Короче, это был денек. Не помню таких больше. Он промыл нас всех, прочистил, продраил, и все изменил.
И я понял, нельзя никого списывать со счетов. В каждом живет эта искра, называемая «искра любви» или «точка в сердце». Прикрытая слоем грязи, бесчувствия, гордыни и всего, чего мы натаскали за свою жизнь…
И вдруг «тикают часики», поднимается волшебная палочка… И, хоп… Прорывается из нас Человек. Пришло Ему время родиться. И полюбить.
С тех пор прошло пять лет. Где Михаль? Где Эсти? Надо бы перевести на иврит, может быть, откликнутся?

запись создана: 10.02.2021 в 10:40

---

"Праведник", 2023

Документальная история
Киселёву тогда было 29 лет. Он в 41-м ушёл на фронт добровольцем, попал под Вязьмой в плен, бежал и стал партизанить в отряде "Мститель" в Минской области. Летом 1942 года он получил задание вывести за линию фронта 270 человек евреев, в основном стариков, детей и женщин - они прибились к отряду, но кормить такое количество людей было нечем. Киселёв и ещё 7 партизан повели евреев лесами. Шли примерно 2 месяца, иногда натыкались на немецкие засады, вступали в перестрелки. Группа из 50 человек отбилась и потерялась во время столкновения - их не нашли. Двух раненых - пожилую женщину и мальчика оставили в лесу, дав им продуктов - к счастью, они выжили.
Самой маленькой в группе была девочка Берта, которая часто плакала. По мере приближения к линии фронта это становилось всё более опасным. Во время одного из таких опасных моментов родители Берты пришли в такое состояние, что в отчаянии решили утопить девочку, чтобы спасти всю группу. Тогда Николай Киселёв взял ребёнка на руки, успокоил её и нёс до конца похода на руках.
Шли постоянно, днём и ночью, с редкими перерывами на сон - всего Киселёв и евреи прошли 1 500 (!) километров по оккупированной территории. Они пересекли фронт в районе так называемых "Суражских ворот", и таким образом, спаслось 218 человек. Киселёва тут же арестовала контрразведка как "дезертира" - мол, почему он не вернулся в действующую армию, когда сбежал, а стал партизанить? Но спасённые устроили скандал, требуя освободить спасителя: и его освободили. Евреи написали письмо к секретарю ВКП (б) Пономаренко - сейчас оно хранится в Госархиве Белоруссии: «На всём протяжении пути, когда к нам явился тов. Киселёв, мы чувствовали его заботу и считаем его своим отцом и просим Вас представить его к правительственной награде». Киселёва представили к званию Героя Советского Союза, и наградили премией в 800 рублей. Однако, самолёт с документами на награду был сбит, и Киселёв звание Героя так и не получил.
В 1944 году (у него было несколько ранений) Николай Киселёв демобилизовался, и через два года женился на девушке-связной из его партизанского отряда - Анне, у них родилось двое детей. Киселёв НИКОГДА не напоминал и не рассказывал о своём подвиге, и не требовал за него наград. Умер он в 1974 году, в возрасте 60 лет - от последствий ранений. Похоронен на Востряковском кладбище в Москве. Подвиг получил огласку уже после его смерти, когда случайно нашли документы о спасённых евреях в архивах.
Сейчас в мире живут 2 200 потомков евреев, которых спас Киселёв (из той группы осталось в живых в данное время 14 человек) - они зовут этого простого, деревенского русского мужика "Моисеем", по аналогии с библейским персонажем, который вывел евреев из рабства. В 2005 году Николаю Киселёву израильским институтом Яд ва-Шем было присвоено звание Праведник народов мира. В 2010 году его именем собирались назвать улицу в Москве, но не знаю. назвали ли. Сквер его имени точно есть, а в Башкирии (он там родился) поставили памятник. Звезду Героя Советского Союза ему не вернули даже посмертно. Вот так-то.
А представляете, если бы он с каждого еврея по принципу датских рыбаков денег взял. Обогатился бы человек. Не умел правильно финансы вести, что с него взять.
(с) Zотов
В фильме показана вся эта история. Добавлена только история со старинной астролябией, которую юный Мойше Таль получил от отца и которую Киселев отдал за продукты и лекарства под расписку с условием вернуть после войны во время похода.
Киселев слово сдержал, но вернул астролябию сестре Мойше, которую приютили добрые люди в белорусском селе.
Мойше же превратился в злобного старика и никак не хотел идти на контакт с институтом Яд ва-Шем. А если есть хотя бы один голос против, человеку нельзя присвоить звание Праведника. Мойше даже не удосужился узнать, жив Киселев или нет.
Когда же он нашел сестру с астролябией, вот тут-то и подобрел... %(

---

О святой, которая никого не прощала

— Всех обидчиков простила? — задал в конце исповеди батюшка свой обычный вопрос. И я с готовностью закивала. И передо мной женщина тоже кивала. И после меня тоже...
Я, правда, старалась в тот момент не думать о тех, кто меня обидел. Роились в голове мысли, что вот там мне не так сказали, там не так посмотрели, там нагрубили. Но я старалась не думать. Хотя бы до причастия. Но не думать и простить — это разные вещи... И я вдруг вспомнила Машку-дурочку. Та вообще никогда никого не прощала.
КУСОЧЕК НЕБА НА ЗЕМЛЕ
Лет семь, как нет ее в живых.
Один раз за эти годы удалось мне побывать на ее могилке... Маленькое простое сельское кладбище, простая оградка, простой деревянный крест. Все простое, потому что Машку хоронил простой маленький провинциальный приход — больше было некому. И прямо на ее могильном холмике откуда ни возьмись — цикорий.
Я тогда еще подумала, что не зря именно он вырос здесь, у Машки. Синий кусочек неба на земле. Она сама была кусочком этого Неба.
Когда Машка умерла было ей за шестьдесят. Но ее все так и звали — Машка. И на приходе у отца Евгения, и просто в том маленьком южном городке. Обращались на «ты» даже дети. И считали местной дурочкой.
Когда-то в далеком детстве Машка полезла на шелковицу за застрявшим там котенком. Положила его в сумку, посидела на ветке, поела ягод, а когда начала слезать, не удержалась, упала и ударилась головой. Котенок убежал, а она осталась ребенком навсегда. Машкой-дурочкой. Отец Евгений даже причащал ее в ее шестьдесят без исповеди, как маленькую.
Все свое время Машка поводила у него в храме. Но опять же вела себя, как дитя, чем очень раздражала взрослых благочестивых прихожан. И меня, если честно, тоже.
Она могла заговорить прямо во время службы, могла вдруг забить земные поклоны. Могла повиснуть у кого-нибудь на шее или запросто подойти во время молебна к батюшке и взять его под руку. Или начать копаться в моей сумке, изымая оттуда содержимое.
— Машка, отстань, — говорила я ей.
Ей все это говорили…
— Машка, уйди, Херувимская...
— Так, бери конфету и иди, дай помолиться...
— Да замолчишь ты или нет?!
Она замолкала, отставала и шла к детям. И тут же отдавала кому-нибудь выпрошенную конфету...
Вот кто ее правда любил, так это дети. Она, шестидесятилетняя женщина, играла с ними в приходской песочнице, лепила какие-то куличики. Нянчила с девчонками их кукол. Просто болтала и смеялась.
А еще она очень любила катать по церковному дворику коляски с младенцами. Машка шла с этой коляской гордо и трепетно одновременно. Иногда останавливалась и заглядывала внутрь. И лицо ее сияло от радости и нежности.
«ОХ, ГРЕХИ НАШИ, ГРЕХИ»
Хорошо запомнила я один случай... Было лето, я приехала в тот городок и пришла на службу в тот храм.
Была всенощная, приближалось помазание. И во дворике появилась незнакомая мне женщина с коляской. Ее в принципе никто там не знал. Это было понятно по поведению прихожан.
Никто не знал, но все, не таясь, смотрели в ее коляску, из которой беспомощно свисали в разные стороны детские руки и ноги. На вид ребенку было уже года три или четыре, и не оставалось никаких сомнений, что он очень болен.
Когда женщина достала его, чтобы нести на помазание, все стало еще очевиднее. Большая, бесформенная, как будто бы второпях вылепленная, голова. Слабая шейка, которая не могла ее держать. Перекошенный рот. Глаза, смотрящие в пустоту.
Кто-то глядел, как завороженный, кто-то стыдливо отвернулся, непонятно кого или чего стыдясь, себя или ребенка. «Горе-то какое», — послышалось откуда-то... «Ох, грехи наши, грехи...».
Женщина шла мимо нас с этим ребенком на руках, и мне тогда подумалось, что вот так, наверное, нес мимо зевак Иисус свой крест. Еще немного, и она упадет под его тяжестью. А среди нас не найдется Симона Киринеянина.
— А как его зовут? — подошла вдруг к ним Машка...
Нашелся…
— Витя.
— Давайте я вас отведу к батюшке, он у нас хороший.
Она взяла болтающуюся ручку и встала с ними в очередь на помазание.
Кто-то попытался отогнать дурочку:
— Ты-то куда лезешь?!
— Пожалуйста, не надо, — едва не взмолилась женщина. — Пусть будет с нами…
Опомнившиеся прихожане пытались пропустить мать с сыном вперед. Но она не хотела. Она как будто бы растягивала этот миг: когда с ее Витей вдруг кто-то захотел подружиться. Пусть даже болящая.
Машка перебирала маленькие пальчики, а мальчишка улыбался. Казалось, что в пустоту. Но я тогда думала, что он улыбался Богу, Который коснулся его рукой местной дурочки.
Машка вообще привечала всех «не таких»... Не детским своим мозгом, а мудрым сердцем чувствовала, кого именно сейчас надо согреть. Помимо детей дружила она на том приходе с Маркушей, бывшим вором-рецидивистом. И он с ней дружил. Такие разные, но оба несчастные, выкинутые жизнью, и оба счастливые, принятые Христом.
А еще были они не разлей вода с Питером Бабангудой. Но это раньше он им был. Когда приехал из своей Нигерии. Сейчас он банальный Петька Пасюк. Крестился, женился на местной прихожанке Олесе и взял ее фамилию. Потому что сама она Бабангудой становиться категорически отказалась.
Но когда местные приходские бабушки от черного, как смоль, Питера шарахнулись (городок же простой, маленький, толерантности не обученный, да и когда это было), Машка взяла его под свое крыло. Водила по храму, показывала на иконы и что-то рассказывала. А он, ничего на нашем языке еще не понимая, улыбался и благодарно смотрел на Машку — приняли...
«ВОРОВКА! ГДЕ ДЕНЬГИ?!»
О том маленьком приходе и его обитателях я могу рассказывать бесконечно. Особенно сейчас, когда очень скучаю, а поехать не могу.
На самом деле, я хотела рассказать о том, что Машка-дурочка никого и никогда не прощала... Она даже не знала, как это — прощать. Потому что никогда и ни на кого не обижалась.
Это я, такая здоровая, обижусь, а потом стараюсь не думать. И вроде как простила. А она просто не умела обижаться. Больная? Не знаю.
В тот мой приезд, когда я увидела, как Машка подошла к маме с болящим мальчиком, на приходе произошел очень неприятный инцидент. Из церковной лавки пропали деньги.
Событие это было из ряда вон выходящим, потому что за прилавком сидела Верочка, местный бухгалтер. Мимо нее ни муха в храмовую казну не пролетит, ни копейка из казны не уплывет. А тут дневная выручка.
На свою беду, в лавке в тот день вертелась Машка. Она любила рассматривать иконки, крестики. Верочка и рада была бы ее выгнать, болящая ей не нравилась, но отец Евгений странным образом благоволил дурочке. А настоятеля бухгалтер почитала.
Вертелась там и я. Но мне повезло больше, чем Машке. Я все время была у Верочки на виду. Да и человек я, вроде бы, приличный.
У Веры не было сомнений, что выручку украла Машка, и грянул скандал.
— Воровка! Где деньги? — кричала бухгалтер на все подворье. — Она воровка! Я же говорила, не надо ее сюда пускать! А батюшка: «Блаженная! Блаженная!».
Она трясла Машку за руку, а та мотала головой из стороны в сторону:
— Не я…
Пришел отец Евгений... Началось выяснение. И сгоряча Машку прогнали с подворья. В полицию решил настоятель все же не заявлять. Нездоровый же она человек.
Машка шла с подворья и плакала. Я догнала ее. Мне, почему-то казалось, что это не она.
— Маш, не плачь! Разберутся! — попыталась утешить ее я.
— Веру жалко! Она работала, а деньги пропали. И батюшку... Как он теперь?
Я окаменела. Человека с позором выгнали, а она плачет, жалея обидчиков.
Деньги нашлись на следующий день... Сама Верочка засунула впопыхах их в другое место и забыла. Перед Машкой, когда она, как ни в чем не бывало, пришла в храм, извинялись и гордая бухгалтер, и отец Евгений, и даже невольные зрители того скандала. А она все повторяла:
— Как хорошо! Нашлись! Вера! Какая ты молодец! Батюшка! Нашлись!
И смеялась, как ребенок.
Я смотрела тогда на отца Евгения, у него в глазах стояли слезы. И мы оба думали, наверное, об одном: счастливо сердце, не знающее обид. И было нам стыдно за себя.
А Машка опять вертелась в церковной лавке, как будто и не было ничего. Для нее и не было...
«Богородица пришла и к дурам»
А однажды в тот храм привезли чудотворную икону Богородицы. Всего на сутки, и то по большой просьбе отца Евгения. Икона эта путешествовала по большим приходам.
Батюшка распорядился не закрывать храм ни днем, ни ночью. Чтобы каждый мог прийти, помолиться. И шли потоком к Божией Матери люди со своими бедами, горестями. Муж пьет и бьет смертным боем. Ребенок болеет, и врачи прогнозов не дают. Работы нет. Рушится все и жить уже не хочется.
В какой-то момент к святыне подошла важная, модная и очень душистая дама. Машка по обычаю начала дергать ее за рукав и смеяться. И показывать на икону.
— Отстань, дура! – со злостью выпалила женщина. — Уберите ее кто-нибудь.
Это услышал отец Евгений.
— Богородица пришла и к дурам, — тихо сказал он.
Дама опешила, но больше опешила Машка. Она перестала смеяться, посерьезнела, встала перед иконой на колени, поклонилась и тихо отошла.
Несколько дней подряд она будет подолгу стоять перед каким-нибудь образом Божией Матери. Смотреть на Ту, которая пришла и к ней — к местной дурочке. И о чем-то думать...
Но это будет потом. А тогда я, уставшая, сидела на лавочке в углу храма и смотрела на всех этих людей.
— Есть конфета? — подошла ко мне Машка.
— Есть, бери...
Она взяла леденец, который я ей протянула, и пошла куда-то направо. Я машинально проводила ее взглядом и вдруг увидела, что она подошла к той душистой и важной даме.
— На, — протянула она ей конфету. — Богородица здесь! Хорошо как!
И я увидела, как изменилось лицо Машкиной обидчицы. Как будто ангел прилетел и смахнул крылом всю ее важность. И стояла теперь простая, растерянная женщина с болью и благодарностью в глазах. И боль эту из всех нас почувствовала только Машка. И Богородица…
Женщина медленно взяла леденец и вдруг поцеловала Машке руку. А та засмеялась и выдернула:
— Ты что?! Я не батюшка! Ешь конфету!...
И как будто никто не назвал ее дурой, никто не оттолкнул. Не было этого ничего. Для Машки не было.
«Куда, дура? Погибнешь!»
Когда ее не станет, всем будет очень ее не хватать. Ее детского смеха, ее навязчивости. Ее любви.
Эту ее любовь и беззлобность будут вспоминать все. Ее толкали — она не обижалась, ее обзывали — она не слышала. Ее прогоняли — она шла и тут же возвращалась к тем, кто ее прогонял, и кого она любила.
Она очень хорошо чувствовала чужую боль. Лучше всех нас. И шла к тем, кого надо было согреть. А когда делали плохо ей, просто этого не видела. Или видела в этом боль того человека...
У ее мудрого сердца не было такой функции — обижаться и видеть нечистоту.
Как Машки не стало? Страшно и удивительно.
Случилось это после службы. Она куда-то пошла по своим делам. И, проходя мимо одного из домов, увидела, что там горит квартира.
Пожарные уже успели вывести жильцов, но какой-то маленький мальчик рыдал и кричал, что там остался его котенок. Мама прижимала его к себе, а он все кричал и кричал.
Потом рассказывали, что Машка кинулась в подъезд... Ее пытались остановить:
— Куда, дура? Погибнешь!
Но она не слушала. Удивительно, но Машка котенка нашла. А сама умерла в реанимации. Отравилась угарным газом.
После отпевания кто-то сказал:
— Надо же вот так погибнуть по глупости.
— Не по глупости, а по любви, — ответил отец Евгений.
Как странно. Неправдоподобно. Но как, оказывается, бывает. С того котенка на деревне все началось, и этим, в горящем подъезде, все закончилось. А между ними жизнь, как кусочек Неба на земле. Как тот синий цикорий на ее могилке. Жизнь, в которой она только любила...
Я стояла перед аналоем, кивала, что простила всех обидчиков. Тех, кто толкнул, сказал обидное слово, не так посмотрел, не то сделал, не то написал. Я их всех помнила, я просто старалась до причастия о них не думать.
И вспоминала Машку, которую все считали дурочкой. Но она не дурочка. Она — святая. Святая, которая никого не прощала.

АВТОР ЕЛЕНА КУЧЕРЕНКО

---

Шли мы с приятелем из бани. Останавливает нас милиционер. Мы насторожились, спрашиваем:
— В чем дело?
А он говорит:
— Вы не помните, когда были изданы «Четки» Ахматовой?
— В тысяча девятьсот четырнадцатом году. Издательство «Гиперборей», Санкт-Петербург.
— Спасибо. Можете идти.
— Куда? — спрашиваем.
— Куда хотите, — отвечает. — Вы свободны…

Смесь обыденности и безумия. Оказалось, вовсе не художественный вымысел. Вот заехал я сегодня на заправку, пристроился в очередь. Жду, слушаю по радио музыку. А в двух шагах на перевернутом деревянном ящике сидит бомж. Санитарно запущенный. В каком-то блохастом балахоне. Сидит, жмурится на солнышке, ковыряет в носу, прислушивается к музыке из открытого окна моей машины. И вдруг так, между прочим, спрашивает:
— Девятая симфония Бетховена? Дирижирует кто? Не Аббадо?

Сергей Довлатов, "Наши"